Кова́рство и любо́вь

Лев Додин давно не высказывался так красиво, жестко и лаконично одновременно. Ни единой бытовой интонации, ни одной лишней детали реквизита на сцену не проникло. История смертельного противостояния страстной, горячей юности и сокрушительной государственной машины разыгрывается в закатном полумраке практически пустого пространства: художник Александр Боровский придумал отменный ход − громоздкие столы, а также иные необходимые детали обстановки эффектно выносятся на сцену шестеркой секьюрити ровно на то время, пока того требует сюжет. Додину нужно показать мертвый по сути и красивейший по форме номенклатурный театр − он ему гораздо важнее, чем сентиментальная история любви бесприданницы и мальчика-мажора

У Фердинанда и Луизы пути к финалу разные: герой Козловского терзается ревностью и страстью, суетясь и совершая один прокол за другим, героиня Боярской буквально с первых мгновений прозревает, принимает условия игры и шагает в пространство трагедии с той удивительно спокойной верой и решимостью, с какой героиня исторического мифа Жанна д’Арк, очевидно, отправлялась на костер. Ее диалоги с президентом и леди Мильфорд предъявляют публике подлинную трагическую героиню − ту, что казалась достоянием лишь истории театра. И этот итог не менее важен, чем воплощенная по всем правилам высокого искусства режиссерская идея, что государству нужны исключительно юные плебеи, а не герои.